Этногенез и мировоззрение

Устойчивое существование кочевого скотоводства на длительном историческом отрезке времени объясняется необходимостью соблюдения определенных зоотехнологических традиций, нарушение которых приводило к необратимым по­следствиям: падежу уменьшению поголовья скота. Эти пред­посылки ведения кочевого скотоводства, используемые орудия труда, снаряжения были созданы еще в древности, во время становления этого вида хозяйства (приручение животных, соору­жение передвижного легкого жилища, снаряжение коня, одеж­да, стихийные зооветеринарные знания и т. п.). Сравнительная устойчивость кочевого бытия нашла свое отражение в культуре и менталитете. Мировоззрение евразийских кочевников выступает не как количественная совокупность различных явлений и образов, лишь случайными стихийными связями воздействующих друг на друга, не как бессистемный и потому некоординируемый, ничем не обусловленный феномен, а как относительно единый духовный процесс, находящий свое выражение в образовании определенного отношения к миру Можно ли представить себе структурно-эфемерным, к примеру такое явление, когда “все родовые, племенные и религиозные обычаи у туземцев (каза­хов. — С. А.) имеют между собою теснейшую связь, и наруше­ние одного из них вызывает нарушение всех остальных и вме­сте с тем вызывает открытое осуждение всех соплеменников и единоверцев-. Мы здесь сталкиваемся с определенной систе­мой отношений, в основе которой лежат определенные миро­воззренческие принципы. Поэтому вряд ли можно говорить об отчужденности мировоззрения кочевых народов от его носите­лей. Тесная взаимосвязь общественных идей с социальными от­ношениями жизни возможна тогда, когда эти идеи представля­ют как следствие определенных условий. Были ученые, которые исследуя проблемы истории культуры кочевых народов, серьез­но полагали, что казахский народ не мог принадлежать к кате­гории “исторических” народов, так как “был сшит из пестрых лоскутов тюркских, монгольских и иных народов”, поэтому-де неспособен к созданию культурных ценностей». “Простор сте­пей, зависимость существования от скотоводства, требующего обширных пастбищ, и другие условия жизненного уклада ко­чевника, сделали его с незапамятных времен врагом оседлого жителя и вселили в него страсть к разрушению всех препон, ме­шающих его движению. Идеал кочевника — безграничная степь, покрытая стадами тучного скота и поэтому он, при первой воз­можности, сметает с лица земли все, что мешает ей стать паст­бищем. Сады, дома, великолепные здания и произведения ис­кусства не нужны и непонятны для кочевника, как непонятна и не нужна вся оседлая культура. Если б кочевники могли, они весь мир обратили бы в пастбища”. Вряд ли требует дополни­тельных разъяснений эта мысль кн. В. И. Масальского.

Видный немецкий ученый Ф. Ратцель, справедливо указав на “сходство в обычаях и языке киргизов (казахов. — С. А.), почти непостижимое при столь широком распространении этого “на­рода” как на одно из наиболее существенных свойств “кочу­ющих народов”, впадает в другую крайность. “Номады, — пи­шет он, — отстраняют от себя все чуждое, благодаря замкнуто­сти своей организации и своим нравам-. Отповедь таким суж­дениям дал Ч. Валиханов: “В Европе до сих пор господствует ложное понятие, представляющее кочевые племена в виде сви­репых орд и беспорядочных дикарей; понятие о кочевом … кир­гизе (казахе. — С. А.) тесно связано с идеей грубого и скотопо­добного варвара. Между тем, большая часть этих варваров име­ет свою литературу и сказания — письменные или устные”2. Вы­сказывания ряда ученых в прошлом о жизни казахов также не имели под собой объективной основы, а больше были связаны с захлестнувшей науку концепцией европоцентризма. И в со­временной исторической науке все еще имеет хождение мнение, согласно которому лишь оседлый народ, занятый земледелием, ремеслами, строительством, способен создавать высокую куль­туру3. Такие однобокие суждения ограничены как недостаточ­ным развитием самой исторической науки, так и кризисом коче­вых хозяйств, вызванным колонизацией огромных степных про­странств в ХVI-XV вв. и, следовательно, сужением геоклимати­ческих широт, которые посезонно эксплуатировались в качестве пастбищ, что привело к упадку кочевой культуры вообще. А между тем, кочевничество считалось социальным преиму­ществом. Постоянное передвижение для номада было не толь­ко лишь хозяйственным мероприятием, а — жизнью. При пере­кочевках люди рождались, достигали совершенства, мужали, вступали в брак, праздновали, отдыхали, познавали мир, уми­рали… Не передвигаться вовремя считалось результатом ущерб­ности хозяйства, признаком бедности рода. Отстать от переко­чевки (“аштан өліп, көштен қалу”) рассматривалось как боль шое социальное зло, сравнимое с голодом и разрухой. Пото­му кеш1 (кочь) снаряжался как можно богаче. Специально эки­пированные караваны придавали этому важному мероприятию кочи торжественный и праздничный вид. Люди надевали луч­шее платье, совершали взаимные визиты, на привалах устраива­ли межродовые празднества с песнями, игрищами, состязанием акынов, предметом поэтических вожделений которых было вос­хваление или уничижение кочевнических традиций и обычаев того или иного рода. Сам акт перекочевки носил характер пре­стижности для всего родового коллектива. В эпосе «КызЖбек” красочно воспевается один из богатых кош отца главного героя. Акцентирование внимания на разрушениях только евразий­скими кочевниками являлось “болезнью” исторической науки. История показывает, что императоры Эллады, богдыханы Ки­тая, шахи Персии и цари России не меньше нападали и разру­шали. Здесь стоит вспомнить сожжение Ксерксом Афинского акрополя, городов и храмов Аттики в 480 г. до н. э.2 и физиче­ское истребление китайским Цань Лунем джунгарских племен в середине XVIII в. Так, последний, следуя принципу “из кро­вопролития рождается спокойствие”3, учинил поголовное ис­требление калмыков мужского пола. “Китайское войско обы­скало все места, куда только беззащитные старики, женщины и дети могли укрыться в сию несчастную для них годину, и до единого человека предавало острию меча’- Можно ли считать все это следствием психического склада народов? Является ли хищническая политика колонизаторов, приведшая к истребле­нию и вымиранию народов Азии, Америки, Африки, Австра лии и Океании, проявлением психического склада китайцев, русских, англичан, французов, испанцев или португальцев. Где 200 000 аборигенов острова, открытого голландцем А. Тасма­ном? Их истребили английские колонисты. Вытекают ли пре­ступления сионистов в Ливане, вырезавших, несмотря на про­тесты мировой общественности женщин, стариков и детей из палестинских лагерей Шатила и Сабра, из их навечно заданных прирожденных этнических качеств? Несмотря на неравенство сил, насильственное запрещение жить традиционным укладом. пользоваться собственной территорией и богатствами ее недр! эти народы боролись и продолжают бороться за свою свобо­ду и независимость. И эта борьба освободительная, не борьба “качеств” и этноэтических субстанций. Жажда захватничества и разрушения не присуща природе ни номада, ни земледельца-евразийца или африканца, или представителя других народов. Отрицание созидательной роли кочевников приводит к при­знанию теории культуртрегеров. Она была широко распростра­нена в научных кругах, что в известной мере компрометирует процесс углубленного изучения и осмысления истории кочевых народов. Как ни парадоксально, эти ученые, стоящие на передо­вых рубежах современной науки, по сути дела, повторяют ста­рую идейку из Авесты, противопоставляющую народы Ирана и Турана. Культура исторического населения Казахстана, особенно ее древние этапы, несет в себе типологический облик древнево­сточной, в том числе иранской цивилизации. В большей части это следствие тождества социально-экономической базы, а не результат деятельности “культурных пришельцев из иранско­го нагорья”, якобы создавших фундамент древнеказахстанской цивилизации. Отрицание роли кочевых народов в историко-культурном прогрессе человечества всегда приводит к односто­ронним выводам.

0

0