Евразийская идентичность
Если феномен идентичности, как мы поняли выше, столь многозначен и преисполнен парадоксами, то уточнение «евразийская» идентичность только подливает масла в огонь. Что такое Евразия? Евразийство? Каковы шансы этого концепта в современной культурной и геополитической ситуации? Не привлекают ли нас снова фантомы? Какова мировоззренческая основа евразийства и возможно ли переосмысление учения в духе современной постмодернисткой стратегии, межкультурной коммуникации и глобализации? Есть ли смысл говорить ныне о евразийской интеграции, евразийской культуре и евразийской идентичности? Кажется понятным, что идея евразийства, которую вновь поднял на щит Президент Казахстана Нурсултан Назарбаев, призвана интегрировать нарушенное единство постсоветских государств, обнаружить, что их союз был не прихотью истории, но закономерным, обусловленным многовековым экономическим, культурным, социальным антропологическом взаимодействием. Ностальгия по былому единению тоже не однодневка, которую можно спешно залечить. Она вызвана тем, что евразийские народы прочно связаны общностью исторической судьбы. Идея евразийства содержит, безусловно, мощный интеграционный потенциал, призыв, доносящийся из глубины истории и отзывающийся эхом из грядущих времен. Но при всем этом идея вызывает усиленное сопротивление, более того, резкую полемику, саркастическую критику со стороны многих российских и казахстанских интеллектуалов. Первые недовольны, точнее, возмущены евразийским замыслом — оторвать Россию от просвещенной Европы и сблизить с темной, косной Азией. Полноте, рассуждают они; Россия еще со времен Рюриков страна евразийская, и незачем втягивать ее в азиатщину, где «пахнет кизяком и дымом кочевья». Россия связана с Европой духовно, это две половины единого христианского мира.
С казахстанской стороны тоже слышатся возмущенные голоса: не лучше ли распрощаться с исчерпавшей себя идеей и сосредоточиться на центральноазиатской интеграции? В пылу дискуссий употребляются сильные выражения, которые мы здесь предусмотрительно опустим. Что-то однако, очень серьезное кроется за евразийским концептом, коли так горячо и взволнованно обсуждается он с обеих сторон. Евразийство, и это общеизвестный факт, возникло в качестве учения, идеологии, общественного движения как реакция на два глобальных фактора мировой истории: большевистская революция и кризис культуры западного типа. При изучении евразийского концепта в большинстве случаев принимают во внимание первое и упускают из вида второе. В результате философский смысл евразийства и возможности трактовки евразийской идеи в современном социокультурном контексте оказываются утраченными. Я думаю, что концептуальное обновление евразийского концепта и темы евразийской идентичности с позиций сегодняшних требований и повесток дня предполагает целосткый анализ учения, который обнаружил бы прямые постмодернистские импликации и номадологические мотивы евразийства, вводящие его в современный социокультурной дискурс. Тезис может показаться надуманным, навеянным модными постмодернистскими пассажами. Но не будем торопиться с выводами.
Обращение к евразийским текстам подтвердит сказанное выше и обнаружит явный парадокс: Николай Трубецкой, признанный теоретик и лидер евразийства, начинает с критики европоцентризма Его мысли звучат рефреном идеям Данилевского и Шпенглера, но появились они совершенно независимо от них, если не считать зависимостью от общей потребности времени, поставившего на повестку дня переосмысление западной модели культуры, традиционного для Европы типа рациональности. Это общая для всех западных и русских мыслителей тема, заявленная уже Кьергегором и Ницше; критика логоцентризма, рацио-центризма и этноцентризма, поиски новых типов рациональности на путях сближения Запада с Востоком. Трубецкой выражает дух времени, обличая европоцентризм. Важно, что он не отвергает европейскую культуру как таковую и не пытается заменить прежнюю иерархическую структуру азиацентризмом. Его мысль исключительно постмодернистского настроя: отвержение всех и всяческих претензий на центр, т.е. децентризация всех и всяческих структур, кодов, метафизических моделей сознания, этнических идентично стей. То, что позже прозвучит со всей силой в постмодернистских студиях и даст мощный резонанс в современной культурной среде. Парадокс предобозначен. Разоблачая европейский этноцентризм, притягивая Россию к Азии, настаивая на евразийской сущности русских, Трубецкой высказывает идеи постевропейские (децентризация — одна из них), т.е. включается в поле притяжения европейской культуры. Его идеи касательно преобразований в лингвистике оказали решающее влияние на европейский пост-структурализм, в частности, на семиологию Ролана Барта, Тем самым, отвергая европоцентризм, Трубецкой работает во благо европейской культуры. И это еще раз доказывает, что никакой изоляционизм, замкнутая этническая или гражданская идентичность немыслимы в эпоху глобализации. Возникнув как реакция на большевизм и надежда противопоставить большевисткой идее другую, еще более фундаментальную и крупномасштабную идею, евразийство продумало иное основание интеграции и национальной идентичности. Народы, веками живившее на территории Евразии, имеют единую идентификационную структуру: это совместные евразийские ценности, общность исторической судьбы, .культурные, экономические и антропологические связи. Является ли эта процессуальная, исторически изменчвая евразийская идентичность межэтнической или скорее — межцивилизационной или, наконец, основанной на социально-политических, государственных параметрах? Видимо, можно говорить о различных модусах евразийской идентичности. Прежде всего, как показали евразийцы, в основе подобной идентичности лежит межэтническое взаимодействие. В этом смысле евразийскую идентичность можно трактовать как суперэтническую, И это — главная линия рассуждений и первых евразийцев, и Льва Гумилева. Но кроме того, евразийская идентичность может быть рассмотрена как межцивилизационная, если тюркская культурная среда и соответственно-славянская — будут истолкованы как самостоятельные цивилизации. Такой подход был осуществлен Гумилевым и разрабатывается в отечественной науке особенно заинтересованно последнее десятилетие.
Наконец, надо учесть и социально-экономические и политические параметры евразийской идентичности, поскольку в многовековой истории Евразии несколько раз было осуществлено объединение евразийских народов в государственное образование. Опыт Чингисхана, когда славяне двести лет жили в составе великой империи -только один из таких удачных примеров объединения Евразии. Евразийские теоретики, особенно Гумилев, основное внимание уделяли Евразии как суперэтносу, т.е. межэтническим основам евразийской идентичности. В современной ситуации этот подход кажется наиболее актуальным. На постсоветском пространстве евразийская идентичность имеет, прежде всего, межэтническое происхождение. Причем, в нескольких смыслах. Если брать независимый Казахстан, то евразийская идентичность значима и для внутренней политики, и для внешней политики Республики. Для внутренней, потому что доминирующими этносами Казахстана являются казахи и русские (тюрки и славяне). Их межэтническое взаимодействие составляет фундамент евразийской идентичности. В то же время, в Казахстане живет множество этносов, не входящих исторически в евразийскую зону — немцы, поляки, турки, армяне и другие. Поэтому общеказахстанская идентичность не совпадает в полной мере с евразийской идентичностью. В этом пункте требуется серьезная аналитическая работа, чтобы рассмотреть соотношение казахстанской и евразийской идентичностей, что обязательно вводит в тему межэтнической идентичности лидирующий мотив идентичности как согражданства.
Евразийская идентичность в Казахстане — не модус желаемого или должного, но обыденная, хотя и зачастую взрывоопасная реальность. В самом деле, если казах с раннего детства говорит на русском, так что русский язык, а значит и русская культура становятся для него родными, разве не репрезентирует он евразийскую идентичность? Или, наоборот, русский, впитавший с молоком матери казахский язык и казахскую культуру, так что они становятся для него родными, разве не являет он ярко выраженную евразийскую идентичность (таких русских правда, намного меньше, чем русскоговорящих казахов). Ведь именно язык — первый толкователь мира и среда герменевтического общения. Структура языка определяет тип ментальности, «лепит» архетипы коллективного бессознательного и даже определяет особенности социальных институтов.
Евразийская идентичность в Казахстане — не фантом. Некоторые казахские интеллектуалы, считают что подлинная независимость обретется тогда, когда казахи освободятся от «засилья» русского языка и русской культуры. Они хотели бы избавиться от своей евразийской идентичности, чтобы утвердиться в идентичности казахской, этнической. Но, во-первых, евразийская идентичность — итог тысячелетий, а не только последних семидесяти лет проживания под единой «крышей» Союза. Во-вторых, евразийская идентичность формируется, с позиций постнеклассики, как ризоматическая, номадическая. Она не ассимилирует, не подавляет этническое своеобразие, но, напротив, поощряет этническую самобытность и непохожесть. Именно оригинальность этнического самовыражения есть первое условие успешного взаимодействия этносов, т.е. евразийской идентичности.
Это значит, что евразийская идентичность не отрицает казахской или русской этнической идентичности, представляющих различные уровни процесса самоидентификации. Взаимодействие этносов создает некий общий комплекс идей, норм, ценностей, приобщаясь к которому и русский, и казахский этносы обретают евразийское качество, сохраняя, однако, при этом свое национальное лицо. Как происходит процесс формирования евразийской идентичности? Можно проследить этот процесс как бы с двух сторон: влияние туранского элемента на русскую культуру (этот анализ уже осуществил Трубецкой). И с другой стороны, следо- вало бы выявить влияние славянского элемента на тюркскую идентичность, тюркский менталитет и характер. Я пока не знаю подобного рода исследований хотя они, несомненно вызвали бы неподдельный интерес в нашей евразийской стране. Предпосылки такого исследования созданы, поскольку за последнее десятилетие появился солидный пласт серьезных работ по теории и истории казахской культуры.
Что касается внешней политики Казахстана, то евразийская идентичность, сохраняя межэтническую основу, межэтническое взаимодействие казахов и русских, получает межгосударственное звучание, становится условием и гарантией дружественных отношений двух главных евразийских держав — Казахстана и России. Евразийская идентичность тесно скрепляет два государства, предопределяя их шаги на поприще внешней политики.
С точки, зрения евразийской теории, следует не только выявить интеграционный потенциал евразийства, что очень важно для современных постсоветских государств. Евразийцы с самого начала высказали идеи, позволяющие вписать их концепт в постмодернистскую структуру глобализационного мира, если дополнить и развивать эти идеи современными достижениями постнеклассической философии. Я хочу сказать, что не надо ничего выдумывать, не надо навязывать евразийству современные идеи. Их можно обнаружить в самом евразийском концепте. В то же время, нельзя сказать, что евразийцы уже высказали все инновации и остается только их воспроизвести, чтобы «вписать» их проект в эпоху глобализации. Скорее, они сформулировали некие принципы, созвучные надвигающейся эре «пост», которые, конечно же, были в далнейшем промыслены и обговорены в новейших философских концептах.
Идеи мультилинейной истории, децентризации культуры, новых типов единства, избегающих насилия и ассимиляции, набросанные евразийцами, позволяют сделать вывод, что для них это не просто теоретические постулаты, но такие мыслительные конструкты, которые определяют особенности и характеристики. евразийской идентичности: ее открытость, децентрирован-ность, мобильность, многовекторность, мультилинейность. Позже это будет названо ризоматической, номадической идентичностью, многократно проблематичной, изменчивой, плюральной. Это весьма важный пункт рассуждений, поскольку евразийская идентичность, понимаемая как номада, создает возможности устойчивости, стабильности и в то же время предохраняет от замкнутости, изолированности, самотождественности, открывая бреши и зазоры, а еще точнее, горизонты взаимопонимания и взаимодействия с идентичностями других типов.
Можно говорить сегодня о процессе «смещения идентичностей», образования надэтнических, сверхэтнических идентично-стей и сосуществования их в одном индивиде. Например, казахи, долгое время жившие в Турции или Германии, проникаются духом культуры страны проживания и вернувшись на историческую родину, встречают непонимание со стороны казахов, вер-нувшихся, из Монголии или России. А как воспринимают казахи, живущие в Казахстан, своего сородича, гражданина США: как казаха или как американца? Можно говорить о многослойной казахско-русско-американской идентичности. Поэтому весьма актуальной представляется мысль евразийцев о полифоничнос-ти евразийской идентичности, которая в современных контекстах прочитывается как ризоматическая, мультицентрированная. И для государственной политики евразийских стран высказанный тезис, хотя и выраженный в усложненной терминологической форме, имеет важное практическое значение: оставаясь евразийцами, помня о своей евразийской идентичности, быть открытыми к диалогу, партнерству и сотрудничеству с другими народами, другими типами и моделями идентичности.
Таким образом, если тщательно проанализировать теоретический багаж евразийцев, станет понятным, что евразийство вызывает неприятие у многих интеллектуалов и России, и Казахстана, если оно предстает в своем первом образе как идеологическая система, призванная противостоять большевизму и потому столь же тоталитарная. Но если прочитать евразийские тексты в ключе постнеклассических идей, то обнаруживается дру-гой образ евразийства, соответствующий потребностям дня. Я имею в виду именно эту интерпретацию, когда говорю об актуальности проблемы евразийской идентичности.
Теперь, пожалуй, пришло время послушать самих евразийцев и обновить, дополнить их изыскания современным теоретическим инструментарием. Но сначала уточним, в каком смысле речь идет о Евразии и что мы имеем в виду под евразийством. Евразия — заманчивый, но двусмысленный, «смутный» (Фло-ровский) термин. Если понимать под евразийской культурой взаимодействие восточных и западных культур, то к евразийским культурам следует отнести уже эллинистическую, сочетавшую в себе элементы эллинского «запада» и древнего востока и продолжавшую ее культуру византийскую, в смысле широкого восточно-средиземнорского культурного мира и средневековья. Гумилев дает другую классификацию евразийских государств, основываясь на ключевой категории «месторазвитие». Первый виток этногенеза, считает он связанный с пассионарным взлетом, относится к IX-VIII вв. до новой эры, когда в Семиречье сформировался народ «саки» (как их называли персы) или «скифы» (в терминологии греков). Скифская держава, крупная и могущественная, упорно противостояла агрессии Ксеркса и Дария. В Ш в. до н.э. новый пассионарный взрыв способствовал появлению хуннов и сарматов. Полный молодой энергии суперэтнос, отражая натиск и Китая, и Ирана, многие века удерживал свою независимость. Еще одна точка пассионарности, связанная с образованием тюркского каганата -VI в. н.э. И, наконец, тот период, на котором сосредоточился Турбецкой — пассионарный толчок XII века, вознесший монголов и побудивший их к очередному объединению Евразии.
