Мировоззренческий плюрализм

Мировоззренческий плюрализм. По необозримым степным просторам Казахстана с незапа­мятных времен пролегали большие караванные дороги и тор­говые пути, соединяющие страны Востока и Запада. На шум­ных рынках и меновых дворах исторических городов Казахста­на не только обменивалась животноводческая продукция на из­делия ремесла и мануфактуры, но и скрещивались догмы и ка­ноны различных религий, философских систем. Последователи Зарата (Заратуштры), Ягве, Будды, Иисуса, Мухаммеда, Сокра­та и Конфуция проторили себе тропы на традиционных перепу­тьях кочевий. Среди тюков с товарами купцы тщательно укла­дывали стопы священных книг и философских трактатов. Име­лись различные издания и переписанные экземпляры Авесты, Библии, Корана, сочинений философов. Отсутствие у населе­ния Степи собственных философско-религиозных систем бла­гоприятствовало деятельности миссионеров разных мастей. Но и они в поисках новых последователей встречали в Степи рав­нодушное отношение. Проникновение иноземных учений про­исходило в трудных общественно-политических и идеологиче­ских условиях. Экспансия их в Казахскую степь порой дости­гала поистине драматических кульминаций, несмотря на благо­приятный морально-психологический климат — веротерпимость кочевников.

Иноземным учениям, в т. ч., религиям, оказывалось сопро­тивление, не избежал этого и ислам. Во-первых, этническая сре­да Казахстана состояла из многих самостоятельных улусов, пле­менных союзов и конфедераций, находившихся часто в сложных взаимоотношениях друг с другом. Во-вторых, в Степи уже су­ществовали развитые местные культы и воззрения. И наконец, кочевников отпугивала сложность отправления чуждых культо­вых и ритуальных комплексов, требующих стационарных усло­вий и сакральных заведений специального назначения: церквей, мечетей, храмов, учебных учреждений и др. Зороастризм в древности был распространен преимуще­ственно на юге Казахстана, о чем со всей очевидностью свиде­тельствуют археологические раскопки. Известны сообщения письменных источников о том, что в древности христианство насаждалось для “нравственно-религиозном выгоды” и “укрощения диких нравов” кочевников. Так, к середине VI в. относится известие о попытке принятия христианства гуннами. «У гуннов, — читаем в хронике сириица Захарии Ритора,  лет 20 тому назад или больше вышло писание на их языке о том, как это устроено Господом (Иисусом Хри­стом. — С. А.), писание на гуннском языке”. Начиная с IХ-Х вв. христианство преимущественно несторианского толка постепенно проникает в среду тюркских наро­дов. В разных городах Средней Азии, включая Семиречье, были организованы метрополии и построены христианские церкви. В самом начале XI в. происходит миссионерское движение сре­ди огузов, кереев и найманов с образованием христианских об­щин. В. В. Бартольд древние христианские могилы Семиречья относит к этому периоду. Миссионеры продолжают распростра­нять христианство среди кочевого населения, охватывая все но­вые районы Дешт-и-Кипчака. В свидетельствах того периода читаем: В этой степи, которые принадлежат народу под име­нем Кипчаков — они христианской веры Христианство про­никает в Дешт-и-Кипчак и с Запада: непосредственно из Визан­тии, Венгрии и Италии. Для активистов миссионерского движе­ния среди тюркоязычных кочевников был создан словарь кип­чакского языка “Кодекс куманикус”. Найманские и корейские племена востока Казахстана исповедовали христианство вплоть до принятия ими ислама. Кереи подвергались христианизации в начале XI в. нестори-анскими священниками и сохранили это учение до XIV в.1 Воз­никновение племенной тамги кереев “+”, “х” (ашамай — таңба) относится к этому времени, причем христианское имя Ван-хана, по некоторым источникам Маркус, а роды казахских найманов и кереев до сих пор носят реликтовое христианское название Сыбан. Известный путешественник В. Рубрук свидетельство­вал о распространении христианства среди кереев. Проинструк­тированный в духе прозелитизма, ученый гость Степи, сообща­ет свои наблюдения во всех подробностях: “У этого Иоанна был брат, также могущественный пастух по имени Унк (Онг-хан С. А.), он жил за горами Каракитаев, на три недели пути от сво­его брата, и был властелином некоего города, по имени Карако­рум; под его властью находился народ, именовавшийся Крит (кереит) и меркит и принадлежавший к христианам-несторианам. А сам властелин их, оставив почитание Христа, следовал идо­лам, имея при себе идольских жрецов, которые все принадле­жат к вызывателям демонов и колдунам». Так, по Рубруку, “мо­гущественный пастух”, брат Ван-хана, был свободен в выборе веры и вместо несторианства предпочел “поклоняться идолу”. В другом месте его удивило то, что кочевник был похоронен со­гласно языческим обрядам, хотя Рубрук знал, что умерший был христианской веры. Согласно сообщениям ученого, идеи Хри­ста проникли в степь неглубоко. Христианством интересуются и в ставках монгольских ха­нов. Так, старшая жена Хулагу-хана (внучка кереитского Ван-хана. — С. А.), Докуз-хатун была христианкой-несторианкой. “Она пользовалась полным уважением и была очень властной, -пишет Рашид-ад-Дин, — так как народ кереит в основном исповедует христианство, то она постоянно поддерживала христиан, и эти люди в ее пору стали могущественными. Хулагухан ува­жал ее волю и оказывал тем людям покровительство и благо­воление до того, что во всех владениях построил церкви, а при ставке Докуз-хатун постоянно разбивал (походную) церковь”. Авторитет христианки Докуз-хатун был высок. Мункэ-хан вме­нял Хулагу: “ во всех случаях совещайся и советуйся с Докуз-хатун. Известна также попытка проникновения иудаизма в среду кочевых скотоводов. Русские летописцы пишут, что некоторая “часть половцев исповедовала иудейскую веру, которую им пе­редали хазары. Иудействующие хазары жили когда-то на север­ной стороне Кавказских гор, вместе с Аланами”. Аристократи­ческая верхушка печенегов обменивалась письмами с андалуз­скими иудейскими общинами по вопросам веры. Буддизм начинает проникать в Казахстан в VП-VIII вв. Ис­точники сообщают о строительстве храмов на степных просто­рах. Но повторное, более широкое распространение буддизма происходит позже.

К своему печальному периоду истории казахов, к XVII-XVIII вв., к одиозному “ақтабан шұбырынды, алқакөл сұлама” (“лихие годины”) относится новое нашествие буддизма в фор­ме ламаизма через джунгарских миссионеров. Повсеместно на завоеванных территориях шло строительство буддийских хра­мов. Остатки дворца “Кызылкент” в Центральном Казахстане, руины “семи палат” возле г. Семипалатинска, дворца “Аблай-кит” вблизи Усть-Каменогорска — немые свидетели деятельно­сти буддийских миссионеров. И по сей день на перевалах гор можно встретить громадные сооружения из камней — капища, относящиеся к религиозным культам джунгар, называемые казахами “мықтыц үйі» — дом мага. На правом берегу р. Или, в 40 км ниже Капчагая, на скалах по приказу джунгарских хунтайджи выбиты изображения буддийских божеств. Однако джунгары, превратившие место в храм под открытым небом, увекове­чив образы этих божеств, сами вынуждены были отступить под ударами казахских ополченцев.

Старания миссионеров, в конечном счете, оказывались без­результатными. Возможность свободной проповеднической де­ятельности иноземных учений среди кочевников — свидетель­ство неортодоксальности мироощущения степных скотоводов. Это мы наблюдаем и в периоды наибольшего могущества коче­вых государств, например, Кушанской империи, Тюркского, Уй­гурского, Кыргызского каганатов и Кипчакского ханства.

Веротерпимость, религиозная толерантность, отсутствие иррационалистических предубеждений и предвзятости в духовно-практической жизни — вот те черты психического склада людей, детерминированных условиями жизни Степи. Поэтому влияния чуждых мировоззрений выглядели весьма относительными; прозелиты новых идей нередко преследовали конкретную цель: откровенные политические выгоды. “Находясь в мирных, торго­вых и частью родственных связях с русскими, половцы не при­нимали христианства. Некоторые из князей их делались христианинами…, потому что каждая орда управлялась своим князем, находилась вне влияния другой или потому, что в самих приняв­ших веру Спасителеву оставление религии отцов не основыва­лось на внутреннем убеждении в достоинстве принятой, за­ключает русский исследователь XIX в. Степь имела собствен­ные мировоззренческие ценности, соответствующие особен­ностям кочевого быта. О сложности распространения ислама в степи Казахстана путем насилия, когда возникали поистине дра­матические ситуации, свидетельствует борьба карлукских пле­мен против ислама в течение почти двух веков. Ислам долго не мог укорениться в степи, но он продолжал нашествие, даже тогда, когда морально-физический дух мусульманских фанатиков был сломан, а они со все большим размером продолжали вое­вать “с теми, кто верует Аллаху… до тех пор, пока они не дадут выкупа за свою жизнь, обессиленные, разбитые”. Однако вер­хушка кочевого общества, как это часто бывает, увидела в уче­нии Мухаммеда свои выгоды, а некоторая часть скотоводческой массы была подкуплена в определенном смысле демократизмом и гуманизмом, действительно присущими исламу, обращавше­муся ко всем людям без родовых и племенных различий. Эти сугубо социальные моменты благоприятствовали деятельности мусульманских священников. Преимущества ислама как синте­тического и “свежего” учения, выгодно отличавшегося от ста­рых его “ипостасей” — зороастризма, иудаизма, христианства, под сильным влиянием которых он формировался, относитель­ная простота культа, не могли не способствовать его распро­странению. “Никогда не видел я книги арабской, персидской, индийской или греческой, которая содержала бы желание вой­ти в рай и отвращала от ада”, — писал о Коране новообращен­ный в ислам христианин Али ибн Раббан ат-Табари. Даже про­тивник ислама испанский епископ Альвардо, которому прихо­дилось бороться против мусульманизации испанских христиан, признавал, что Коран оказывает огромное эмоциональное воз­действие, и удивлялся силе его изобразительных средств. Но ислам настоятельно требовал выполнения определенных прин­ципов. Согласно “Полному и истинному сборнику” аль-Бухари, мусульманского законоведа IX в.: “Сказал пророк: “ислам по­коится на пяти основах: свидетельстве, что нет бога, кроме Ал­лаха, и что Мухаммед посланец Аллаха, молитве, зекате, хад­же и посте во время рамадана. Поэтому простота и преиму­щества культово-обрядовой стороны оказались кажущимися и вошли в противоречие с хозяйственно-бытовым укладом тюрка-кочевника.

Вот как характеризует видный востоковед В. В. Бартольд пе­риод первоначального проникновения ислама в тюркскую сре­ду: “Тюрки были одним из первых народов, среди которых ис­лам, отказавшись от пропаганды с оружием, имел успех путем убеждения. Известия о ходе этой религиозной пропаганды и о постепенном устранении стоявших на его пути препятствий крайне скудны. Есть известие, что тюркам ислам первоначаль­но казался религией, неподходящей для кочевников: посол ха­лифа Хишама (724-743) будто бы получил от турецкого сул­тана, которому он предлагал принять ислам, такой ответ: “Нет среди тюрок ни цирюльников, ни портных; если они сделают­ся мусульманами и будут исполнять предписания ислама, чем же они будут питаться?-. В ответе тюркского султана послу ха­лифа содержится большая доля истины, ибо в характеристике арабской письменной традиции “тюрок — он (в одно и то же вре­мя.) пастух, конюх, объезжающий лошадей, ветеринар и всадник. Один тюрок (целый) народ в одном» “тюрки самый искусный народ”. Кочевник мастер на все руки, что касается его хозяйства, “тюрок делает все процессы ремес­ла сам, не просит помощи у товарищей и не обращается за сове­том к другу, поэтому он не всегда находил время для отправ­ления предписаний мусульманского канона. Этим, в частности, объясняются корни индифферентизма к религиозной мистике, свойственной кочевникам. У кочевых народов, — пишет С. Асфендияров, — мы не наблюдаем… бога­той магической и магическо-религиозной практики. Она значительно беднее”1, чем у оседлых народов. В этом отношении яр­ким примером может служить культ Тенгри, распространенный среди кочевых в прошлом народов, не обязывающий верую­щих соблюдать жесткие нормы, правила и стационарные усло­вия в отправлении культово-обрядовой практики. “Следует об­ратить внимание на весьма важный, на наш взгляд, фактор: ни одна иррационально-мистическая концепция, каковыми явля­ются все известные религии, не возникла среди кочевых наро­дов, хотя культовая практика последних нередко играла решаю­щую роль в их формировании как обрядовая предпосылка. Тра­диции и обрядовые комплексы, сформированные в кочевой сре­де, проникнув в земледельческие базисы, пройдя стадию опре­деленной систематизации и дистилляции, развивалась уже в но­вой оболочке, связанной с именем конкретного лица, мифиче­ского или исторического, пророка или философа.

Несмотря на индифферентность кочевых народов к догмати­ческим религиям, ислам находит горячих поклонников своего учения прежде всего среди караханидов и сельджукидов. Му­сульманство, сокрушая все преграды, прокладывает пути че­рез пески Средней Азии и Казахстан. Во второй половине XIII в. исламским учением заинтересовались чингизиды Золотой Орды. В Египте появились их послы с “посланиями о принятии ислама”. На первых порах это, возможно, была лишь полити­ческая игра. Спекуляция догмами мусульманства была кому-то выгодна как новое средство идеологического и экономическо­го закабаления народа. Ислам, принятый на такой социально-экономической и политической основе, для трудового народа оставался пустым звуком. Это подтверждается свидетельством того времени: “Несмотря на появление ислама в этих народах (кипчак) и исповедание ими двух догматов, они все-таки пе­реступают правила (религии) во многих делах'». Но социальная суть ислама находит все новых и новых прозелитов среди кипчакских султанов, и центр движения за веру Мухаммеда пе­ремещается в основные кипчакские степи. Степные правители любили твердить народу: “Царство принадлежит Аллаху, а сул­тан-тень его”.

0

0