Мусульманская схоластика

Мусульманская схоластика. “Мусульманство пока не въелось в нашу плоть и кровь. Оно грозит нам разъединением народа в будущем, — бил тревогу Ч. Ч. Валиханов. — У нас в степи период двоеверия. Между кир­гизами (казахами. — С. А.) еще много таких, которые не знают имени Магомета, и наши шаманы во многих местах степи еще не утратили своего назначения»^. Казах был мусульманином но­минально, так сказать, “на словах”. Он слышал звуки Корана, не понимая значения его сур. Поэтому он отправлял свои ритуалы исходя из традиционных религиозных установок, заимствован­ных от предшествующих поколений, придавая им мусульман­скую оболочку, вследствие чего создавался удивительный рели­гиозный синкретизм, сплав ислама и местных культов. Ислам в Казахстане обретал новый облик, обрастал кочевническими культами и обрядами, приобретал казахские черты, представлял из себя уникальное национальное явление. Потому ныне ислам в Казахстане включает в себя больше культуры, истории и нрав­ственности, чем идеология и религия. И это залог того, что он не свернет с исторического пути. Выбор состоялся.

Именно эта особенность мусульманства в Казахской степи не устраивала прежде всего ревностных служителей исламско­го культа из среднеазиатских очагов ислама. Известны случаи, когда мусульманские соседи в прошлом предпринимали попыт­ки “проучить язычников казахов” и возобновить походы араб­ского полководца X в. ибн Кутейба по исламизации кочевников. Так, в XVI., в период безраздельного господства ислама в Сред­ней Азии, были попытки прямой агрессии против казахов под флагом священного газавата. Среднеазиатский историк Рузбе-хан, участник похода в казахские степи, пишет: “Шейбани-хан обратился к ученым-правоведам с просьбой дать заключение о законности священной войны против казахов. Духовенство вы­несло решение о дозволенности священной войны… Я выска­зался в том смысле, что раз казахи были объявлены неверны­ми… поскольку они еще идолопоклонники и творят насилие над мусульманами, то признание символа мусульманской веры зна­чения не имеет… Поэтому есть основание считать казахов невер­ными, хотя они совершают намазы. Казахи тоже, поскольку они поклоняются солнцу, будь это просто почитание или безуслов­ное верование, — идолопоклонники и вероотступники; их поло­жение усугубляется еще тем, что они издеваются над мусуль­манами. Исполнение ими мусульманских обрядов … значения не имеет”. Даже для XIX в., временного господства идеологии ислама под угрозой христианизации края, характерны случаи, когда казахов загоняли в мечеть силой, с помощью жандармов. Царская колониальная администрация всячески способствовала внедрению ислама в массы трудящихся кочевников, ибо религия в любой форме призывала к послушанию власти. Местное ду­ховенство и аристократия также были заинтересованы в насаж­дении ислама. “Нередко случается, — пишет Мейер, что муллы и султаны загоняют простых киргизов (казахов. -С. А.) плеть­ми в мечеть. Эта мера считается весьма естественною и сугу­бо полезною”. Народ избегал и мечети, и ее поборов. Кроме того, кочевникам же не нравилось, что ритуалы ислама отнима­ли много времени, необходимого для ведения хозяйства. “Нель­зя считать тот народ религиозным, — пишет А. Харузин, — кото­рого приходится загонять в храм божий плетьми, нельзя считать тот народ хорошим магометанином, если его гоняют на­сильно в мечеть; он магометанин лишь относительно”. Соглас­но древним домусульманским представлениям, казахи счита­ли, что имитируя свойства того или иного явления, якобы мож­но вызвать само это явление. Так, непрерывно свистя или гудя, можно спровоцировать ветер. Один из первых казахских жур­налистов середины XIX в. Б. Даулбаев описал случай, когда ка­захи обвиняли мулл в том, что они своими молитвами вызыва­ют непогоду. “Киргизы верили, что если во время лета наступят продолжительные дожди, а зимою постоянные бураны, то это происходит от постоянного чтения муллами Корана: по пове­рью их, т. е. народа, через то заражается воздух”. Автор приво­дит другой случай, когда разразившийся джут (массовый падеж скота), связанный с тяжелой зимой и гололедицей, был вызван, по поверью казахов, чтением Корана. “В одно время, зимою, -пишет Б. Даулбаев, — когда Шошала-мулла читал по умершим Коран, то чуть не подвергся пытке и сожжению. Хозяин кибит­ки предлагает ему не читать Коран … говоря, что это нехорошо, но мулла, приняв эти слова за шутку, продолжал читать. На дру­гой день, в одно время, собирается в кибитку несколько человек киргизов (казахов. -С.А.) со всех смежных аулов: эти киргизы (казахи. — С. А.), несмотря на замечания муллы, что вышеупо­мянутое мнение о чтении Корана нечестиво, казахи отбирают… Коран и кидают в огонь, потом добираются до татарина (мул­лы. — С. А.), но он, видя, что дело серьезно, начал плакать и про­сить избавить его от смерти, говоря, что он потом не будет чи­тать и даже молитву, в чем поручился хозяин его квартиры; тем и освободили татарина от сожжения»‘.

Как вытекает из сообщения очевидца, ислам и его проповед­ники и носители в народе не пользовались большим доверием. Коран, считающийся священной книгой в мусульманском мире, не имел сакрального почета среди казахов, наоборот, бывали случаи, когда казах, “вместо того, чтобы присягнуть на Кора­не, ударил священной книгой муллу по голове и разорвал кни­гу в клочки. Присягу в народе чтили весьма высоко. “Мно­гие (казахи. -С.А.) смотрят до настоящего времени на прися­гу как на весьма серьезное дело и всеми силами стараются из­бавиться от нее. Есть в степи целые роды, например, Кунанбаевых, раз и навсегда освобожденных от присяги и никто из чле­нов такого рода не может быть избираем для присяги. Иные, для того, чтобы избегнуть присяги, соглашаются уплатить полови­ну иска из своего имущества и это называется “джан садакасы”, т. е. выкуп души, так как присяга называется “джан беру” (буквально — отдать душу). Присяга по делам, производящимся в русских учреждениях перед русскими властями, никакого зна­чения для киргизов не имеете. Подобная щепетильность каза­хов к присяге заключается в том, что традиционно они присяга-лись именем предков, путем обхождения могил предков». При­сяга или клятва, данная таким образом, как правило, не наруша­лась в противовес присяге или клятве, предусмотренной исла­мом или колониальными властями. Неприязнь к духовенству имела и другую сторону. Муллы и представители мечети были в большинстве своем “агентами царского правительства, назначавшимися из лиц, на которых царская администрация могла полностью положиться». Итак, казахи сумели противопоставить экспансии ислама собствен­ные культы и верования. Это спасло общественную психологию казахов от исламского фанатизма. Благодаря самобытности народной духовной культуры и за­щиты ее от не всегда позитивных влияний религиозной идеоло­гии, казахи избежали политики христианизации и русификации. На рубеже XIX-XX вв., слепо следуя политике, сформулиро­ванной еще Екатериной II, “сей народ… (казахский. — С. А.) не больно свирепостью, сколько ласковостью и снисходительными поступками уловляем быть может, царизм готовил широкий по своим размахам “план смягчения нравов” путем христиани­зации казахов. План преследовал далеко идущие политические цели русификации, дальнейшей колонизации и социально-экономического закабаления края. А этим “ласковым” и “снис­ходительным поступкам” отвечало миссионерское движение христианского “просвещения”. О сущности такого “просвеще­ния” недвусмысленно заявляет высокопоставленный сановник аппарата царизма: “Я не завлекаюсь гиперболическими заявле­ниями киргизов (казахов. — С. А.), просветить и возвысить их на степень, занимаемую европейскими народами. Я от всей души желаю, чтобы киргизы (казахи. -С. А.) навсегда остались пасту­хами, кочующими, чтобы они никогда не сеяли хлеба и не знали не только науки, но даже и ремесла”.

Миссионерские помыслы царизм вынашивал довольно дол­го. Но во второй половине XIX в. методы христианизации по­степенно стали уступать место более смягченным и завуалиро­ванным приемам, получившим свое окончательное оформление в так называемой “системе Н. И. Ильминского”. Н. И. Ильминский, профессор Казанской духовной академии, писал в 1871 г.: “Инородцы не знают христианства, они не только не имеют по­нятия о догматах, о священном писании, но не знают даже са­мых главных событий священной истории»‘. Для обоснования и реализации христианизации инородцев России нашлись и “на­учные” доводы. Граф Д. А. Толстой, министр народного просве­щения, в 1866 г. заявил, что “народы восточной окраины Рос­сии — калмыки, киргизы (казахи. — С. А.), мордва, чуваши, чере­мисы и татары — дики и невежественны, а посему нуждаются в цивилизации путем христианского просвещения”. В своей речи, произнесенной в Казанском университете, он призвал просве­тить “инородцев Востока совокупным действием веры и науки”. Этим “совокупным действиям” отвечала “система Ильминско-го” и вскоре она была обсуждена как важнейший государствен­ный вопрос. В правительственном постановлении указыва­лось, что “орудием первоначального обучения для каждого пле­мени должно быть народное наречие его; учителя инородческих школ должны быть из среды соответствующего племени ино­родцев и притом хорошо знающие русский язык, или же рус­ские, владеющие соответственно инородческим наречием…”. Н. Ильминскому, как востоковеду, известны этнические, культурные и морально-психологические особенности “ино­родцев” Востока. Эти знания как нельзя кстати пригодились при разработке концепции. “Чтобы передать инородцам христиан­ское догматическое учение и передать его не отвлеченно, не как мертвую букву, а так, чтобы оно сделалось основою их мыш­ления и жизни, для этого нужно приноровиться к их религиоз­ным понятиям и нравственным убеждениям, к их своеобразно­му ходу и направлению мышления, писал Н. Ильминский. — Ре­лигиозное движение сердца несравненно сильнее и глубже воз­буждается, когда христианские истины слышатся инородцам на языке родном, нежели на русском. Это потому, что родной язык непосредственно говорит уму и сердцу. Как скоро в инородцах утвердились посредством родного языка христианские понятия и правила, они с успехом занимаются и русским языком и ищут русского образования»‘. Автор для исполнения правительствен­ного мероприятия использует весь свой научный арсенал и вы­ступает как педагог и психолог: “Инородец, движимый только врожденным инстинктом, прямо и непосредственно может дей­ствовать на ум и сердце единоплеменных ему инородцев, — и с теплым умилением, убеждением будут приняты его христи­анские беседы и наставления. К этому надобно присоединить то естественное обстоятельство, что к человеку своего племени инородцы, и вообще простолюдины, имеют больше доверия, не­жели к человеку чужому.

Идеи Ильминского начали осуществляться. Центром мисси­онерского движения стала Казань, где было создано православ­ное миссионерское общество “Братство св. Гурия”. Оно открыло ряд “братских” школ для детей “инородцев”, где основное вни­мание уделялось преподаванию “священной истории”, молитв и церковных песнопений. В Казани же было сосредоточено из­дание переводной печатной продукции. Здесь восседала специ­альная переводческая комиссия, деятельность которой ярко ха­рактеризует изданная ею религиозная литература на казахском языке. Это такие книги, как “Жизнь и страдания св. великому­ченика Евстафия Плакиды с семейством”, “Жития св. Николая Чудотворца”, “Әулие қыз Мария” и др. В начале XX в. в Семи­палатинской области действовали три миссионерские школы.

Казахский народ тонко чувствовал политические мотивы миссионерского движения как логического звена колонизатор­ской политики царизма и всячески воспрепятствовал ему. “…Не восприимчивы киргизы (казахи. — С. А.) и к проповеди христи­анства, пишет Беротов Д. Д., — например, в 1900 году право­славие приняли 58 человек, причем расход на миссию выразил­ся в сумме 27 260 рублей. В 1903 году в трех миссионерских школах Семипалатинской области учащихся было всего 62 че­ловека. Царские миссионеры пользуются особым успехом в го­лодные годы. Результаты этого крупномасштабного политического меро­приятия, так же, как и насаждение ислама во времена Кутейба, не оправдали возлагавшихся на них надежд. Казахские обычно-правовые нормы отрицательно отреагировали на мероприятия колониальных властей. Принявший христианство сурово пре­следовался степными законами — “лишается наследства приняв­ший христианской веры». Октябрьская революция помешала осуществлению идей миссионеров. В чем причина того, что ни одна религия, несмотря на все усилия, принимавшиеся миссионерами, не прижилась в Степи? Ответ на этот вопрос надо искать в социальном укладе казахов и своеобразии кочевой культуры. Традиционные духовные ценно­сти, выработанные веками, более тесно были связаны с окружа­ющей действительностью: трудовой и общественной жизнью. А проповеднические религии, включая и ислам, отстояли слиш­ком далеко от повседневных нужд и забот кочевника. К догма­там народ относился весьма своевольно — они были непонят­ны, абстрактны и не приспособлены к хозяйственно-бытовому укладу Степи. В этом и был корень относительной абсолюти­зации кочевниками традиций и обычаев предков, сохранение и развитие их, а также противопоставление другим духовным и культурным ценностям. Казахи были народом реалистичным и практичным, что на­шло отражение в его традиционных воззрениях. Вероятно, поэ­тому ни одна чужая религиозная концепция, поражавшая порой своей универсальностью и всеобщностью людей других регио­нов мира, объединявшая разные народы, исторические судьбы которых были не только различны, но порой антагонистичны, не находила отклика в сердце кочевника.

0

0