Об императивах современного политика
Быть нравственным политиком, политиком «с человеческим лицом» — одна из важнейших и одновременно сложнейших задач, стоящих сегодня перед современным политиком. Придать политике нравственный облик. Но здесь проецируется проблема: а возможна ли вообще, в принципе, «нравственная политика»? «Нравственная политика» -это что: реальная возможность или утопия, благое, но неосуществимое пожелание?
У многих (начиная с Макиавелли) такая возможность вызывает сомнение. Политика, по природе своей, считает Макиавелли, есть ненравственное дело. У политика другие задачи, другие критерии успеха. Любопытно, что многие, наблюдая современную политическую практику (деятельность и поведение иных чиновников или депутатов), часто (правда, с сожалением), констатируют, что Макиавелли прав. Наш ответ — иной. Нравственная политика возможна! И сочетание это не оксюморон, не бессмыслица.
Что подразумевается в тезисе «нравственная политика -это политика, ограненная нравственностью»? Нравственной можно назвать ту политику, которая стремится максимально (для данных исторических условий) минимизировать насилие. Ненасилие — насколько возможно, насилие — насколько необходимо (да и насилие-то — в максимально мягких и гуманных, для данного времени, формах!).
Под нравственным политиком мы понимаем того, кто постоянно думает о границах и мере насилия, о его максимальном снижении и сужении, о цене прогресса, о человеческой составляющей развития.
Ненравственный политик предстает в общественном сознании как политик, максимизирующий насилие, возводящий его едва ли не в абсолют: «лес рубят — щепки летят». Он вообще исключает из сферы своего рассмотрения моральные аспекты, проблему «цены прогресса». «Человек — винтик», «человек -деталь социальной машины», «незаменимых (человеко-деталей!) у нас нет», «человек — не цель, а средство общественного развития» — вот максимы, вот установки такого политика.
В ключе данных умозаключений, нравственная политика -та, которая способствует развитию максимально возможной (для данных условий) «самости» человека, его всестороннему и универсальному развитию (развитию не в качестве детали-винтика социальной машины, а в качестве главного субъекта исторической практики). Нравственная политика видит в человеке не подданного, а гражданина и обеспечивает культурное, социальное и политическое развитие людей (что является условием действительной свободы ).
Таким образом, нравственная политика есть, по сути, синоним демократической и гуманистической политики. Правда, некоторые политики заявляют, что все эти призывы к «максимальной минимизации насилия», к размышлениям о «мере насилия», «цене прогресса» приведут лишь к снижению эффективности и результативности политики. По их мнению, главными выступают интересы государства, а не судьбы отдельных индивидов. Один известный генерал сказал в недавнем заявлении по телевидению, что репрессии командного состава перед войной были, с моральной точки зрения, не слишком приятны, но зато они оказались сверхрезультативны с политической точки зрения: сталинский СССР оказался единственной страной, где не было 5-й колонны. Подтекст тут в том, что не следует чересчур переживать, что были уничтожены многие невинные люди: вместе с ними уничтожили и потенциальных предателей. Вот он, главный и страшный принцип безнравственной политики: лучше уничтожить сотню подозреваемых, безвинных, чем дать шанс одному «виновному» гулять на свободе («лес рубят — щепки летят»!).
Иначе ставили вопрос о соотношении морали и политики классики политико-философской мысли, иначе подходили к нему, иначе его решали.
«Государство, — писал Платон, — возникает, как я полагаю, когда каждый из нас не может удовлетворить себя сам, но во многом еще нуждается… Каждый человек привлекает то одного, то другого для удовлетворения той или иной потребности. Испытывая нужду во многом, многие люди собираются воедино, чтобы обитать сообща и оказывать друг другу помощь… Таким образом, они кое-что уделяют друг другу и кое-что получают, и каждый считает, что так ему будет лучше… Кто-нибудь будет земледельцем, другой строителем, третий — ткачом…» .
То есть не государство формирует, создает индивида, а индивид — государство. Не потребности государства, социума определяют и подчиняют все остальное, а — потребности и интересы индивидов. Индивиды ищут наилучшие способы и формы удовлетворения своих потребностей — и потому создают государство. Индивид ищет, как ему (а не какому-то там «государству») будет лучше.
В общем, не индивид выступает материалом, «средством» для государства, а государство выступает для индивида «средством» решения его, индивида, проблем. Именно с этой посылки начинает Платон развертывание своей концепции.
И еще одна чрезвычайно важная сторона сократовско-платоновской теории государства. Согласно Платону, создаваемый индивидами институт государства, главным образом, служит для того, чтобы «оказывать друг другу помощь», а не подавлять одних («слабых») в угоду другим («сильным»), как о том сообщал нам задолго до Макиавелли Фрасимах. «Первичное» государство, по Сократу и Платону, это институт взаимопомощи. И потому в нормальном, «здоровом» государстве нравственность и есть единственно нормальный способ взаимоотношения людей. В этом кроется причина значимости для Сократа и его учеников моральных ценностей, заставляющая человека ставить нравственные принципы превыше всего.
Таким образом, и Сократ, и Платон представляли, что «норма», «идеал», «сущность» государства — это институт взаимопомощи, что государство — это, прежде всего, нравственный институт.
С точки зрения двух великих умов античности, ответ на вопрос, что есть «справедливость» применительно к государственному устройству, таков: справедливое государство — это сообщество людей, организованное на принципах нравственности. А отсюда неумолимо следует ответ и на другой, поставленный «Сократом — Платоном» вопрос: что значит «справедливость» применительно к деятельности «отдельного человека»? Это — деятельность по сохранению и развитию института взаимопомощи людей. «Справедливость» в этом аспекте означает исполнение каждым своих специфических функций по поддержанию этого социального единства. Таким образом, условием существования «справедливого» государства является добросовестное исполнение каждым своего дела в общем комплексе взаимополезных дел индивидов и обретение своей собственной ниши в конкретном социуме. Исходное, «первичное» государство возникает как институт взаимопомощи людей, создаваемый людьми и для людей, как нравственное человеческое сообщество равных друг другу субъектов.
Вот почему, думается, политик современной формации, желающий быть «демократом» и «гуманистом», не может не разделять все эти идеи Сократа и Платона.
Они, между прочим, представляются нам великолепным противоядием против тех макиавеллиевских размышлизмов (вызывающих бурное одобрение у значительной части современного политического бомонда), в которых на разные лады перепевается идея, что нет в человеческом мире ценности выше, чем государство, что все должно измеряться интересами государства, что интересы сохранения и усиления государства оправдывают любые средства. Человек имеет право, пафосно провозглашает Макиавелли, «ради сохранения государства, поступить против верности, против любви к ближнему, против человечности…»; «пусть князь заботится поэтому о победе и сохранении государства — средства всегда будут достойными и каждое будет одобрено».
С точки зрения Макиавелли, государство является высшей целью человеческого общежития. В силу какой причины он утверждает, что все остальное по отношению к государству выступает только как «средство»?
Причина — его образ жизни государственного чиновника, добавим — добросовестного государственного чиновника, самоотверженно (до поры до времени) служившего своей государственно-чиновничьей корпорации. Для госчиновника, для госбюрократа в служении государству — весь смысл его жизни, для него оно на самом деле — высшая цель и высшее божество. И потому бывший секретарь флорентийской Коллегии по военным и иностранным делам в своем «Государе» сформулировал, не отдавая себе, впрочем, в том отчета, не что иное, как кредо, или философию государственной бюрократии — полагая, что формулирует общие принципы, выражающие суть социальной жизни и отражающие интересы абсолютного большинства граждан.
Мы, спустя пять веков, минувших после рассуждений флорентийского мыслителя, располагаем итогами опыта, которого не было и не могло быть у него — опыта деятельности «великих» государственников, легко перешагивавших, в соответствии с его рекомендациями, через нравственные нормы — Фридриха II, Наполеона, Гитлера, Пол Пота и др. Ему, наверняка, трудно, а то и невозможно было представить, какие реки крови прольют, сколько грязи в историю понанесут эти верные последователи идей его «Государя».
Современные философы и теоретики политики высоко ценят платоново начало политике-философской теории государства. Платон выделил в человеческом сообществе то, что держит его, что составляет самую глубокую суть его единства, его целостности. И эту самую глубокую суть общества он видит во взаимопомощи, во взаимосвязи людей. Он видит эту суть в единстве специализированного, разделенного между индивидуумами труда. Это — то, на чем держатся и древние, и все современные общества. Устраните эту «взаимопомощь», разрушьте это единство разделенного труда — и общество рухнет.
И эту суть общества можно разглядеть и в сложнейших переплетениях связей и отношений общества нашего, XXI века. Просто она была ясней, прозрачней на ранних этапах развития человечества, и потому столь уверенно на нее указал Платон. Единство разделенного труда в обществе обладает экономическими, политическими и культурными характеристиками. Но как система взаимосвязи и взаимопомощи равных (но не одинаковых; можно, пожалуй, сказать — одинаково важных для общества и друг для друга) субъектов — это, повторяем, по мнению Платона (и по нашему — тоже), нравственный институт.
И реальное государство, реальное общество должны соответствовать этой своей сущности, своей «норме», своей «идее» — они должны быть нравственными институтами. И «отдельные люди», индивиды, живущие в такого рода «институтах», должны отражать их суть — должны быть нравственными субъектами, должны быть людьми, руководствующимися принципами справедливости и морали.
Вот почему «нравственная политика» не фантом, не утопия, не бессмыслица, но вполне реалистическое, возможное и желанное дело, хотя в нашу эпоху и весьма трудноосуществимое. Это не принципиально «невозможное», а почти «невозможное» сегодня, благодаря отчаянной смелости и самоотверженности действительно выдающихся политиков, станет «возможным» завтра.
